Стоит задуматься о детстве Лермонтова – и понимаешь, что он всегда, сколько себя помнил, был глубоко несчастлив. Болезненный и некрасивый, он рано потерял мать и остался из-за деспотизма бабушки без отца (бабушка, Е.А. Арсеньева, считая брак дочери неудачным, после ее смерти лишила своего зятя возможности видеться с сыном; «Ужасная судьба отца и сына жить розно и в разлуке умереть...» – писал семнадцатилетний поэт). Огромное честолюбие сочеталось в нем с вечными сомнениями в себе, потребность в любви – с недоверием к людям. Он был раздражителен, дерзок, мстителен, любил злые и опасные шутки.
Наверное, важнейшая причина его несчастий коренилась в том, что он всегда и везде оказывался обреченным на одиночество. Чувствуя себя несравнимо выше других, он не умел скрывать презрения. Нуждаясь во взаимопонимании, оставался замкнутым и скрытным.
Биографы не раз с удивлением замечали, что Лермонтов попал в Московский университет в 1830 году, то есть как раз тогда, когда там учились Белинский, Герцен, Огарев и другие достойные молодые люди – будущий цвет российской интеллигенции. Многое могло бы объединить их с Лермонтовым: любовь к литературе, вольномыслие, оригинальность ума. Но этого не произошло. Поэт прошел мимо того круга людей, в котором, вероятно, был бы принят как свой.
Никто не знает истинной причины того, что Лермонтов остался в стороне от людей, с которыми судьба, казалось бы, готова была его свести. Возможно, дело отчасти в его пугающе ранней взрослости. Его ровесники были еще мальчишками, когда он, пятнадцатилетний, на равных заговоил с Богом.
Он был слишком взрослым для своего возраста, когда, учась в Московском благородном университетском пансионе, писал стихи, поэмы и драмы в стихах. А иногда кажется, что он был слишком взрослым для своей эпохи. Люди XIX столетия, особенно первой его половины, отличались от нас, сегодняшних, куда большей наивностью. Вера в высокие идеалы, в прогресс, в величие человеческого разума и чувств оказалась со временем поколеблена самой историей, дававшей мало образцов совершенства и пугающе много примеров беспросветного зла. У нас за плечами опыт мировых войн и концентрационных лагерей для миллионов. Человек пушкинской или лермонтовской эпохи не мог и вообразить ничего подобного. У него не было столь же веских, как у нас, оснований для критически-недоверчивого отношения к жизни.
Что же касается Лермонтова, он, в силу особенностей своей личности и биографии, трагически совпавших с мрачным периодом истории, как будто «перерос» собственное время, оказался полон скепсиса, присущего скорее людям следующего столетия.
Но этому человеку, почему-то знавшему о жизни больше, чем другие, никто не создавал особых условий. Ему следовало подчиняться общим правилам, учиться, служить, дружить и влюбляться как вce. Да он и сам в ранней юности стремился влиться в светскую толпу, научиться интересам и радостям, свойственным обыкновенным людям.