.jpg)
В 1946 году покончил с собой беллетрист, автор популярных исторических романов Анатолий Виноградов. На его похоронах генеральный секретарь Союза писателей СССР Александр Фадеев сказал, что это — последнее писательское самоубийство. Ровно через десять лет, «оттепельной» весной 1956 года, покончил с собой он сам. В газетах написали, что Фадеев сделал это «в состоянии душевной депрессии», осложненной «алкоголизмом». Так что многим показалось: бывший писательский генеральный секретарь наверняка испугался разоблачения культа личности бывшего партийного генсека, чьим литературным подручным он был. И только на исходе «перестройки» наконец-то было напечатано предсмертное письмо писателя, в котором он проклял «наследников Сталина» и их литературную политику — как трусливое и подлое продолжение прежней тирании. В сущности, бессменный член Центрального Комитета КПСС Александр Фадеев был первым, кто не поверил «освободительной» мифологии вокруг ее ХХ съезда. «Я хрущевка», – обычно говорила о себе Анна Ахматова после 1956 года. Фадеев «хрущевцем» быть не захотел.
Главные герои двух главных фадеевских романов — «Разгрома» и «Молодой гвардии» — партизаны и подпольщики, то есть сословие по-своему свободных людей. Находясь в мире, полыхающем войной, они все же свободны в выборе своей судьбы. Собственно, своей смерти, каковую бесстрашно и выбирают, предваряя, между прочим, и будущий выбор своего автора.
В 1931 году в журнале «Красная новь», где Фадеев временно занимал должность ответственного редактора, появилась повесть Андрея Платонова «Впрок». Фадеева вызвал к себе разъяренный Сталин: «Так это вы напечатали эту кулацкую, антисоветскую писанину?» Вот в том кабинете и были окончательно похоронены фадеевские литературные планы по сочетанию правды и идеала. В 1930-х годах литература, по существу, ушла от писателя, он превратился в сталинского литературного визиря. Понимал ли это сам Фадеев? Почти наверняка. В день смерти Михаила Булгакова, разговаривая с его вдовой, писательский генсек вдруг разрыдался. У него были все основания оплакивать и самого себя.
Что же ему оставалось? Безграничная и одновременно фантомная власть над бесконечно запуганными «инженерами человеческих душ», полностью подконтрольная другой, куда более реальной власти. Незадолго до смерти Сталин спросит его: «Что ж это вы, товарищ Фадеев, не проявили бдительности и не разоблачили Алексея Толстого как шпиона английского, а Илью Эренбурга — как французского?!»
Впрочем, кое-кого из незадачливых «инженеров человеческих душ» Фадеев пытался спасти. Для этого он однажды приехал на дачу к Лаврентию Берии. Разговор, как водится, закончился обильными возлияниями, а потом яростной перепалкой, жестокой ссорой, хлопнувшей остервенелым Фадеевым дверью. Хозяин выслал за ним вслед автомобиль — то ли довезти до Москвы, то ли попросту раздавить... И, вспомнив партизанскую молодость, Фадеев ринулся от преследователей прямо в лес. И ползком ушел от них. Через несколько часов он появился на даче у знакомых. Молча там посидел, а затем встал и, огромный, красивый, ушел в поле, запев во весь голос любимый цыганский романс.
А в мае 1956, написав беспощадное письмо «товарищу правительству» (его тотчас замуровали в секретный партийный сейф — на тридцать пять лет), он поднес к виску пистолет. Но выстрел тот, увы, не сумел разрушить недобрый миф вокруг его имени. И только лишь аутсайдер, Борис Пастернак, рискнул в «Людях и положениях» напомнить о «детской» улыбке Фадеева, которую тот ухитрился пронести «через все хитросплетения политики». И о другой предсмертной записке, все же ускользнувшей от партийного сыска и обращенной Фадеевым к самому себе: «Ну, прощай, Саша».
