.jpg)
Все, что может быть сказано о Маяковском, может быть сказано только о поэте.
Не потому, конечно, что неважны его жизненные обстоятельства, а потому, что словом успело отстояться очень многое. Лиля Юрьевна Брик, знавшая тончайшие оттенки настроений и состояний Владимира Владимировича, вспоминала: «Он не любил разговаривать. Он всегда, ни на час не прекращая, сочинял стихи. Вероятно, поэтому так нерастраченно вошли в них его переживания».
Это свойство, присущее в общем-то каждому поэту, у Маяковского было таким всеобъемлющим, что иногда думаешь: а можно ли вообще сказать о нем больше, чем он сказал о себе сам — стихами, то есть напрямую? И нужно ли это делать? Маяковский не побоялся в рифмованных строчках растоптать свою душу, «чтоб большую» и, «окровавленную», дать как знамя... И что в сравнении с этим значат сведения о его бытовых привычках, или о его заграничных поездках, или о выступлениях в огромных аудиториях?
Но в то же время, как ни парадоксально, именно Маяковский оказывается тем поэтом, о жизни которого, сколько ни расскажи, всегда будет сказано мало. Именно о нем нужно говорить, оперируя лишь беспристрастными биографическими фактами, ибо к «окровавленным» душам неприложимы никакие, а тем более кощунственно-прямые оценки.
Самое главное все равно станет зримым, видимым, оно проглянет сквозь перечень дат и внешних событий, наполнив их той внутренней силой, которая отличала Маяковского при жизни.
«Можно много подобрать прилагательных для описания лица Владимира Владимировича: волевое, мужественно-красивое, умное, вдохновенное, – писала Лидия Сейфуллина. – Все эти слова подходят, не льстят и не лгут, когда говоришь о Маяковском. Но они не выражают основного, что делало лицо поэта незабываемым. В нем жила та внутренняя сила, которая редко встречается во внешнем выявлении. Неоспоримая сила таланта, его душа».
Это было то, с чем он родился и с чем погиб.
