.jpg)
На речи он скупился, взвешивал слова, медлил с ответом, умел молчать подолгу и улыбаться, не меняя выражения глаз. Происходило ли это от горделивой замкнутости или от застенчивости? Вероятно, от того и другого. Блок был «преисполнен» собой, верой в свое избранничество, но в то же время на людях казался робким, в себе неуверенным.
Но Блок глубоко страдал, когда убеждался, что действительность не совпадает с грезой — в его жизни, как и в жизни народной, и что сам-то он заблудился в противоречиях ума и сердца, сентиментальных чаяний и книжной мудрости, которую немилосердно прививал ему ближайший друг его и вечный соперник —Андрей Белый...
О себе он говорит в статье «Религиозные искания и народ» так: «Родился в глухую ночь, увидал сияние одной звезды и простер руки к ней, и к ней одной... Вся жизнь для такого человека темная музыка, звучащая только об одной звезде. Для врагов он — “идиот”, “свихнувшийся”; для друзей — порою досадный однодум. Это ему надо понять: ведь он — неприятное недоразумение, он никому в мире не может угодить, ибо ничему в мире, кроме увиденной им звезды, не предана его душа. Если он поймет это — поймет и то, за что и почему его гонят; и пусть гонят».
Ощутив себя пророком, он хотел быть «гонимым»...
Уверовав в свою пророческую миссию, он писал в 1902 году З. Гиппиус: «Чувствую “перст” и не боюсь “случая”». А шестнадцатью годами позже, окончив «Двенадцать», записал: «Сегодня я –– гений».
Но чувство высокого избранничества как-то уживалось в нем с сомнением в себе. Во всем склонный к решению абсолютному и к переходу от одной крайности в другую, он легко переходил от самовозвеличивания к самоуничижению, не жалея и в том и в другом случае громких слов.
Блок считал, что «запечатлеть современные сомнения, противоречия, шатания пьяных умов и брожение праздных сил способна только одна лирика». Но одновременно он считал ее «гибкой, лукавой, коварной», не закрывал глаз на «странное родство», в котором, по его словам, «находятся отрава лирики и ее зиждущая сила».
С. Маковский
